Мы решили вечером устроить прощальный ужин, и меня откомандировали на моторке купить пять или шесть больших крабов у рыбака, который жил по соседству с Карстеном. Это был тот самый Тённес Тубиасен, который утверждал, что прошлой ночью видел в шхерах «Рака». На вид он был немолодой, крепкий, с обветренным, строгим лицом. Пока он выуживал сачком из садка крупных барахтающихся крабов, я задавал ему вопросы. Он рассказал мне все, что видел, весьма живо, пересыпая рассказ цитатами из «Откровения» Иоанна Богослова. Несмотря на это, он внушал доверие. Диковинное судно он описал в мельчайших подробностях. Ленсман отмахнулся от фантазий этого рыбака, но теперь я не был уверен, что все это только игра воображения. Неужели во время галлюцинаций можно делать такие точные наблюдения?
К сожалению, недоверчивые нотки в моем голосе испортили все дело. Когда я, уже получив крабов, засобирался возвращаться домой, Тубиасен вдруг воздел руку — я узнал жест Флателанда — и с пафосом произнес:
— Грешники и безбожники да вострепещут перед зверем о семи головах. Я знаю, чаша гнева переполнится и настанет день погибели. Ужо вам в Каперской усадьбе! Не избежать вам возмездия. И будет оно столь ужасно, что живые позавидуют мертвым!
Прощальный вечер не удался. Арне, мягко говоря, напился в стельку и начал цепляться к Монике. Он использовал каждую возможность, чтобы уколоть ее. Моника отвечала ему холодно и язвительно. Они говорили как бы о третьих лицах, но ни у кого не было сомнений, что оба дают выход своему раздражению. Разговор зашел о Лиззи. Моника стала защищать ее от презрительных нападок Арне, и в конце концов это вылилось в заурядный спор о женщинах как таковых. По мнению Арне, все они без разбору были безмозглыми созданиями, а что касалось Моники, ее он назвал примитивной, лживой интриганкой и истеричкой, а также сплетницей и вообще девицей легкого поведения. В заключение он сказал, что уважающему себя мужчине женщина нужна лишь для того, чтобы иногда провести с ней часок в постели. В такой холодной стране, как Норвегия, это, можно сказать, суровая необходимость, особенно если человек живет в доме без центрального отопления. Это была последняя капля. Моника вскочила, побелев от гнева, и вышла из комнаты.
Мы остались, попробовали было поддержать разговор, но он шел туго. Отсутствовал тот теплый сентиментальный настрой, без которого невозможен прощальный ужин, когда кто-нибудь непременно поднимет бокал и запоет растроганным голосом: «Забыть ли старую любовь и не жалеть о ней…» Арне был кислый и желчный. Под предлогом, что завтра рано вставать, мы через полчаса пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по своим комнатам.
Примерно час я лежал и читал, как вдруг услышал в коридоре осторожные шаги. Они стихли перед моей дверью. Сердце у меня подпрыгнуло при виде медленно опустившейся ручки. Как это понимать? Дверь открылась, и на пороге появилась Моника.
На ней была длинная ночная сорочка из тонкого кремового шелка с кружевом на груди. До бедер она плотно облегала ее фигуру и падала вниз мягкими складками. Темно-русые волосы небрежно рассыпались по плечам, словно их только что растрепал ветер. Я никогда не видел ее такой соблазнительной и прекрасной.
Она приложила палец к губам и осторожно затворила за собой дверь. Потом подошла и села на край постели. Шелк наэлектризовался и потрескивал.
— Слава Богу, что ты не спишь, — прошептала она. — С Арне все кончено. Мне нужно поговорить с тобой наедине до отъезда. Можно я посижу у тебя?
Перед глазами у меня заплясали крошечные огоньки, точно светлячки на темном болоте. Я пропал: ноги мои скользили по крутому спуску, из-под подошв летели искры. Я притянул Монику к себе и нашел ее губы. В ответ на мой поцелуй она приникла ко мне всем телом.
— Пауль… Любимый…
На рассвете я проснулся. Я парил в синей блаженной бесконечности, тело мое вдруг стало необыкновенно легким, я был шаром из тончайшего шелка, наполненным гелием, и поднимался к звездам, к Монике, которая расположилась на Большой Медведице.
Еще в полусне я вспомнил все, что случилось, и протянул к ней руки. Открыв глаза, я увидел, что в комнате один. Но приход Моники не был сном, на подушке осталось углубление от ее головы, и слабый аромат фиалок еще парил в воздухе. О Моника, дивная Моника, одно ее имя было, как нежное прикосновение, как ласточка и семицветная радуга над землей…
Под правым плечом у меня лежал какой-то холодный металлический предмет. Золотой медальон. Я открыл его, он оказался пустым. Маленькая фотография была из него вынута.
Я снова погрузился в темную, как бархат, нирвану, которая была выше страсти. Заснул я с глубоким убеждением, что нет греха слаще, чем нарушение десятой заповеди.
Глава тринадцатая МЕРТВЕЦЫ ВЫХОДЯТ НА БЕРЕГ
Рано утром на моторке я отвез всех в Лиллесанн, там им предстояло пересесть на автобус, идущий в Кристиансанн, откуда Моника, Эбба и Танкред должны были на поезде отправиться в Осло. Осеннее утро было серое и мглистое. Над морем сквозь туман, словно вой раненого зверя, доносился голос ревуна. Шхеры в эту пору выглядели удивительно грустными, серые острова, омываемые волнами, олицетворяли собой застывшее одиночество. Я сидел на руле и чувствовал, как радужное, беспечное настроение, охватившее меня ночью, отступает перед натиском суровой реальности бытия.
За завтраком Арне был молчалив и теперь сидел, глядя на воду, хмурый, как небо перед грозой. Объяснялось ли это только похмельем? Или он вчера не успел излить весь свой яд? А может, Арне понял, что произошло между мной и Моникой? Он об этом ни словом не намекнул. Но теперь я был готов принять все последствия своего грехопадения, даже если от этого пострадает наша с ним дружба. Разве все поэты, начиная с Сафо и кончая Сигурдом Хулем, не учили нас, что право, которое предъявляет Жизнь, превыше всего? Если бы было можно, я бы пошел к хирургу и удалил совесть, как злокачественную опухоль. Чтобы уже ничто не мешало мне жить в соответствии с этим принципом.
Моника нацепила прежнюю маску брезгливого, надменного равнодушия. Я видел ее непроницаемый профиль. Она сидела у борта, подставив лицо морским брызгам, и казалась холодной и далекой, как русалка. Лишь иногда, когда мы обменивались быстрым взглядом, ее глаза теплели. На секунду меня охватило сомнение: а что, если это была только месть Арне? Если я был нужен только для того, чтобы снять напряжение, самоутвердиться. Но достаточно было одного ее взгляда, чтобы рассеялись все сомнения: Моника не играла — ее чувства были подлинными.
Мы подошли к причалу Лиллесанна. Когда — мы отнесли чемоданы на автобусную остановку, Арне повернулся ко мне.
— Ну что ж, посмотрим, каков ты будешь в новой должности. Деньги я тебе вышлю сегодня вечером. Вернусь, наверное, через неделю. Если я тебе понадоблюсь, звони архитектору Орстаду в Кристиансанн, я буду жить у него.
Он записал мне номер телефона. И вдруг улыбнулся:
— Не забудь, теперь твоя очередь ночевать в Желтой комнате! — сказал он. — Ты единственный из мужчин еще не прошел через это испытание. Надеюсь, ты не нарушишь правила игры, хоть мы и не сможем тебя проконтролировать?
— С удовольствием переночую там сегодня, — заверил я его. — Даю слово.
— Не нравится мне, что мы уезжаем из Хейланда, так и не освободив Лиззи от этого мерзкого человека, — посетовала Эбба. — Но, честно говоря, я сделала все, что могла. Надеюсь, Карстен не оставит ее в беде.
Подошел автобус. Я помог им внести багаж и сердечно простился со всеми. Пожимая мне руку, Моника шепнула:
— Мы не прощаемся, Пауль. Скоро увидимся, и тогда уже я буду полностью свободна от Арне. Я напишу тебе, как приеду в Осло. Скучай без меня хоть немножко.
— Хочешь, я поговорю с ним сейчас?
— Нет, нет, предоставь это мне. Всего тебе доброго. И спасибо, что ты вернул меня к жизни.
Возвращаясь в Каперскую усадьбу, я спрашивал себя, что меня заставило согласиться на добровольную ссылку в этой дыре? Теперь меньше, чем когда бы то ни было, меня привлекала жизнь отшельника в Каперской усадьбе посреди мертвых пустошей и мрачного моря. Почему я не отказался в последнее мгновение от этой дурацкой должности и не уехал с Моникой в Осло? Но тогда бы я нарушил обещание, данное Арне, а этому воспротивился старый зануда, который живет в каждом из нас: «Хватит с тебя одного преступления на один раз, дружище».
Неужели я вечно буду мальчиком на побегушках у этого человека? Не пора ли мне начать жить собственной жизнью? Закончить учение и найти достойную работу, даже если придется протирать штаны в министерстве юстиции? Все лучше, чем болтаться, как медуза, в океане жизни. Неделю я, конечно, проживу тут один, может, мне даже полезно провести несколько дней в одиночестве, но, когда Арне вернется, я выложу перед ним карты на стол. Скажу ему, что намерен всерьез устроить собственную жизнь и собираюсь жениться на Монике. А потом уеду в Осло и постараюсь не ударить в грязь лицом.